Достоевский был признан пророком при жизни. После прочтения «Речи о Пушкине» его называли гением и пророком не только его восторженные поклонники, но и вековечные оппоненты. «Тургенев … бросился меня обнимать со слезами, Анненков подбежал жать мою руку и целовать меня в плечо. «Вы гений, вы более чем гений!» — говорили они мне оба». Очарование пушкинской речи, впрочем, очень скоро рассеялось и уступило место потоку новых критических уколов в адрес Достоевского.

И только похороны писателя стали подлинным общенациональным признанием его пророческой стези. Они удивили многих: и соратников, и противников. «Похороны талантливого писателя как-то неожиданно превратились в похороны пророка», — недоумевал их очевидец В. К. Петерсен.

Посмертная мировая слава Достоевского лишь утвердила за ним право называться пророком, выразителем общечеловеческой боли, призванного не «судить Божью тварь», а свидетельствовать о человеке перед Богом, способного за человеческими страстями видеть страстотерпие. Знаменательно, что позднее, размышляя над судьбой Достоевского, Томас Манн выразил значение этой судьбы словами, смысл которых удивительно напоминал известное высказывание Исайи о пророческой стезе. Он отмечал, что гений Достоевского теснейшим образом связан с его болезнью: «… его психологическое ясновидение, его знание душевного мира преступника, того, что Апокалипсис называет «сатанинскими глубинами», и прежде всего его способность создать ощущение некой таинственной вины, которая как бы является фоном существования его порою чудовищных персонажей, — все это непосредственным образом связано с его недугом… Болезнь!.. Целая орда, целое поколение восприимчивых и несокрушимо здоровых юнцов набрасывается на создание больного гения, того, чья болезнь переросла в гениальность, восхищается им, восхваляет его, уносит с собой, делает достоянием культуры, которая жива не единым домашним хлебом здоровья. И все они будут клясться именем великого безумца, они, которые теперь благодаря его безумию уже избавлены от необходимости быть безумными. Они, цветущие здоровьем, будут питаться его безумием, и в них он будет здоровым. Другими словами: иные взлеты души и познания невозможны без болезни, безумия, духовного «преступления», и великие безумцы суть жертвы человечества, распятые во имя его возвышения, роста его чувств и познаний, короче говоря — во имя высшего его здоровья».

Но еще более характерно свидетельство о Достоевском как о Христовом пророке, принадлежащее такому отчаянному богоборцу, каким был Фридрих Ницше. Последний сравнивал художественный мир Достоевского с миром Евангелий, и отмечал, что в новое время Христос возможен только в мире Достоевского. В черновом отрывке к своему эссе «Der Antichrist», озаглавленном «Иисус: Достоевский» он высказался не без потаенной боли: «Я знаю только одного психолога, который жил в мире, где возможно христианство, где Христос может возникать ежемгновенно… Это Достоевский».